Михаил Жигалов: "У меня началась новая жизнь".
Минувший год у Михаила Жигалова был богат на события. Актер отпраздновал 60-летний юбилей. Достроил наконец-то дачу. И женился на любимой Татьяне, с которой прожил уже 13 лет. Причем главным гостем на свадьбе была их дочь - шестиклассница Нюра.

— Михаил Васильевич, почему же вы с Татьяной не поженились раньше?
— Просто регистрация брака для меня — чистая формальность. Несколько раз в своей жизни я ставил этот штамп в паспорт и давно понял, что никакого значения он не имеет. Соединение двух людей происходит отнюдь не в загсе.
— Браки совершаются на небесах. Но знакомства все же происходят на земле...
— Наша первая встреча была более чем прозаичной. Я пришел к своему другу — доктору Боткинской больницы, а он отправил меня к Татьяне, которая работала в отделении пульмонологии.
Татьяна: Помню, звонит дежурный врач: "К вам сейчас артист придет. Вы уж сделайте для него все что можно. Хочется сына в "Современник" сводить"... Тогда ведь с билетами была напряженка. В театр, правда, ребенок почему-то не попал, но Мишу мы вылечили — иголочками, массажем. Я тогда как раз окончила ординатуру по иглотерапии, а он, таская за собой мешок с лекарствами, всерьез задумался о здоровье.
М. В.: Сказать, что в те годы я был человеком пьющим и курящим, — это ничего не сказать. Курил как паровоз, что значит выпить рюмку, просто не понимал. Пил, сколько влезет. С утра, как водится, болел. И очень скоро приобрел набор диагнозов — три язвы и хронический бронхит заядлого курильщика. Каждую зиму у меня начиналось обострение бронхита или воспаление легких. Мне ставили банки, горчичники, вся заднииа была исколота, вдобавок я заработал бессонницу и изучил все снотворные, которые регулярно запивал водкой.
Татьяна: Однажды Миша спросил: "Мне нужно ехать на поминки. Но там все пьют. Как же быть?" "На поминках всегда бывает компот, пей его", — просто сказала я. Так, потихоньку он бросал пить, курить...
— ...и начинал за вами ухаживать?
М. В.: Что вы! Ничего не было! Конечно, Таня была мне симпатична. Но несколько лет мы просто общались.
Татьяна: Миша частенько бывал в больнице, привозил билеты в театр, и все в отделении знали, что я его лечу и вроде бы артист приезжает ко мне. Но при этом общался он со всеми. Коллеги недоумевали: "Танька! Ну чего он тут под ногами пугается? И сам за тобой не ухаживает, и у тебя из-за него никакой личной жизни. Все, запрещаем ему ездить". "Да ладно, — говорила я, — пусть ездит". Миша привозил книги, мы его подкармливали конфетками. На столе всегда стоял коньяк, он всем разливал, мы выпивали. Я водила его на сеансы в барокамеру и в то же время доставала блоки индийских сигарет, считая их менее вредными, чем любимая Мишей "Прима". Словом, я не давила на него, а хотела, чтобы он сам принял верное решение.
М. В.: Только с появлением Тани у меня началась новая жизнь.
Татьяна: Он слышал, что есть система Порфирия Иванова, с помощью которой можно избавиться от разных недугов. Но если в личной жизни ничего нет, если тебя не любят, тогда зачем лечиться? Какой смысл? А Миша как раз находился в такой ситуации. Поначалу я, как и мои коллеги, не понимала его. И мне захотелось узнать, как он живет, чем дышит, влюблен ли в кого-нибудь? Миша признался: "Не влюблен... Думаю, в моей жизни этого чувства никогда не будет". Я не выдержала: "Так нельзя!"
— Михаил Васильевич, в тот момент у вас не было семьи?
— И жена-актриса была, и маленький ребенок — Васька. А семьи как таковой не было, давным-давно все перегорело. Какое-то время я еще питал ил-
люзии, что все наладится, но, начав жить по системе Иванова, стал смотреть на ситуацию иначе. Я понял, что мы с супругой — абсолютно чужие люди. Даже Ире сказал: "Ну зачем делать вид? Ведь ничего нет". При этом я действительно не надеялся, что когда-нибудь по-настояшему полюблю, и добавил: "Я никуда не ухожу. Но давай не будем обманывать друг друга". Для сына была придумана отговорка: "У меня болит спина, доктор велел спать на полу". Я стелил на пол матрас и ложился рядом с Васькой. Может показаться, что, встретив Татьяну, я ушел от жены. Формально, наверное, так и было. На самом же деле отношения с Ириной себя исчерпали. Несколько лет я "котовал", вне брака родился Аркадий (у них с Васькой разница 3 года), но все это были лишь романы. И только тогда Господь подарил мне Любовь.
— Она вас и вылечила?
— По-настоящему меня вылечила все-таки система Иванова. Без нее ничего бы не получилось. А с ней появил-ся интерес к жизни, я стал другими глазами смотреть на мир, в том числе на Татьяну. Однажды подвозил со съемки Леву Борисова и его жену. На улице 25 градусов мороза, а она говорит: "Ой, как хорошо! Сейчас приедем — выйдем на улицу, обольемся". У меня глаза на лоб полезли. Потом разговорился в театре с новой вахтершей, она спрашивает: "Вам интересно? Я давно этим занимаюсь, хотите, принесу литературу?" Было начало апреля, снег уже растаял, но ночью подмораживало. Я выходил утром во двор, стоял босиком на земле, дышал. Потом возвращался домой и в ванной опрокидывал на себя ведро воды. А через месяц стал обливаться на улице. Так лучше.
— Вы жили за городам?
— Нет, в Москве, в обычной пятиэтажке. Просто старался выходить рано, пока народ не проснулся. Но от со-
седей не скроешься. Первое время они, мягко говоря, удивлялись: "У-у-у. ты чё?" Потом привыкли...
Татьяна: А я присоединилась к Мише во время беременности. Была угроза выкидыша, я запаниковала, лекарства принимать не хотелось. И Мишаня начал меня обливать.
— Не боялись экспериментировать в такой период?
Татьяна: Боялась. А что было делать? Я могла потерять ребенка. Но Миша сумел вселить в меня уверенность, и вскоре мне действительно стало легче. Мы и Нюрца, как только из роддома принесли, сразу облили. Сама я не решилась — первый ребенок, в руки-то боялась брать. Миша опять выручил.
М. В.: За 11 лет дочь не съела ни одного антибиотика. Это же счастье!
Татьяна: На все случаи жизни у нас три метода лечения — гомеопатия (я сейчас ею занимаюсь), иглы и обливание.
М.В.: Точнее, на первом месте обливание, а гомеопатия и иглы — в скобках.
Татьяна: Многие относятся к подобным вешам со скепсисом: мол, Нюра все равно болеет. Болеет. Три дня. А на четвертый уже идет в школу. У нее нет страха перед болезнью. Теперь она сама выходит на улицу и обливается. Да и мы не трясемся за нее, как другие родители. Потому что ребенок здоровый.
— Михаил Васильевич, а когда вы поняли, что любовь — это тоже талант? Некоторые люди считают первый брак ошибкой молодости...
— Считаю ли я так же? Не знаю. Моя первая семья не сложилась, потому что не было тогда в нас с женой мудрости. Талант любить — это, в том числе, умение прощать. Мы же поженились рано (я учился в институте) и никогда ничего друг другу не прощали. Жили в моей семье, но родители супруги оказывали на нее очень сильное влияние. Они требовали, чтобы я продолжал карьеру инженера, поднимался выше, я же, поняв, что это не мое, собирался уходить из профессии — знал, что буду артистом. А жена не верила, не поддержала меня. (Во всяком случае, мне в тот период так казалось.) Детей не было. И мы сломались. Но, если бы ситуация повторилась, наверное, все сделал бы так же. Многие моменты я и сейчас вспоминаю с теплотой, хотя ничего не знаю о первой жене — где она, как сложилась ее судьба. Идиотизм? Наверное. Сразу после развода мы не могли общаться, а теперь чего уж...
— Сейчас, когда столько пережито, вы можете сказать, почему одни люди женятся раз и навсегда, а у других настоящая семья получается только со второй, третьей попытки?
— Однозначного ответа нет. Я знаю немало людей, женившихся раз и навсегда, но при этом долгие годы изображающих из себя любящих супругов — а у каждого давно своя жизнь, свои романы. Существует распространенное мнение, будто супруги сохраняют брак ради детей. Это неправда. Если люди так говорят, значит, ищут оправдание своим неудачам. Нужно найти себя, жить собственной жизнью, и тогда все получится. Женщина, утверждающая, что сохранила брак ради ребенка, лукавит. Она делала это ради чего-то другого, ребенок стал лишь картой в какой-то ее игре. Сейчас я уже могу делать такие выводы. Сам в жизни не раз спотыкался. Васька у меня родился в 1980-м. Время трудное. В магазинах шаром покати. В душе — безысходность. Сидим в "Современнике", квасим по-страшному. Замечательный артист Александр Андреевич Вокач был старше всех нас, и я спросил: "Старик, что делать? Как сьша воспитывать? Сделать из него карьериста не сумею, да и моя жизнь не образец для подражания..." "Миша, — сказал он, — Лев Николаевич Толстой давно на все вопросы ответил. Не надо ребенка воспитывать. Какой он есть — таково и его воспитание. Живи спокойно".
— Ваши сыновья нашли себя?
— Василий окончил юрфак, но по специальности не работает, занимается переводами. Аркадий пытался поступать во ВГИК, но не смог написать сочинение. Хотя хорошо знает литературу, владеет двумя языками, абсолютный гуманитарий. Полтора года я отговаривал его от актерской стези. А он все равно выбрал театральный факультет. Учится в Гуманитарном университете.
— Может, судьба? Вы ведь тоже стали артистом, хотя сначала окончили технический институт...
— Не только окончил, но и три года отработал по распределению. И хотя театром увлекатся с детства, на всю жизнь запомнил слова руководителя студии Таисии Васильевны Яковлевой: "Театр
— не только афиши, публика, аплодисменты, но и адский, неблагодарный труд. Если можешь без театра жить — нечего там делать". Я думал, могу. Мне легко давалась математика, в то же время хотел поступать на истфак. Но отец считал, что есть только две профессии: агроном и инженер, все остальное — мусор. "Пока я жив, — говорил он, — должен увидеть, что мой сын стал человеком". Стать человеком означало получить одну из этих профессий. Отец не проталкивал меня, но и я не сильно сопротивлялся его желанию. С удовольствием учился в институте химического машиностроения, после окончания устроился в НИИ, в лабораторию теории фильтрации, руководил испытаниями и уже тогда ездил за фаницу. Мне нравилась моя работа, я считался талантливым молодым специалистом, должен был ехать на 10 месяцев в Англию, откуда вернулся бы с готовой диссертацией. Но я... отказался от стажировки и уволился из НИИ.
— Невероятно! По тем временам ваш поступок был равносилен подвигу.
Татьяна: (Вздыхая.) Сейчас бы уже был министром химической промышленности.
М. В.: (Улыбаясь.) А ты бы встретила другого артиста...

— Но что все-таки случилось?
— Да надоело все! Я уже не мог спокойно ходить в театры. Если спектакль был посредственный, я усидеть в кресле не мог. "Можно же сыграть по-другому, — негодовал я про себя. — Я мог бы сделать лучше!" Меня все больше влекла сцена. Последней каплей стала... очередная выпивка с коллегой. С Игорем мы вместе учились в институте. Это был легкий человек, увлекавшийся эстрадой и мечтавший стать музыкантом. Но его судьбой руководил отец, тогда торгпред в одной из африканских стран, который расписал сыну всю жизнь: технический вуз, три года отработки, поступление в Академию внешней торговли, а дальше — по стопам папы. Мы сидели, выпивали. И вдруг Игорь заплакал пьяными слезами: "Чем я занимаюсь?.." У меня был шок! Я подумал: пройдет время, стану начальником отдела, замминистра — карьера складывалась фантастически, а потом буду так же рыдать?! Мне сделалось противно...
— Талантливого молодого специалиста легко отпустили из НИИ?
— Не схитрил бы — не отпустили бы. Прежде чем уволиться, я полгода ничего не делал. Утром приходил, выкладывал на стол бумаги и... шел курить. Возвращался к концу дня. Это был внутренний протест. Любовь к работе превратилась в полнейшее безразличие к ней. Меня хвалили, а мне было все равно. Меня вызывали в дирекцию и ругали, а я думал о чем-то другом. Начальство терпело — мол, парень чудит, ну, ничего, перебесится. Если бы я просто написал заявление об уходе, меня сочли бы сумасшедшим, бросились спасать и, конечно, не отпустили бы. Пожаловался бы на зарплату — ее тут же повысили бы. Беспроигрышным оставался только один вариант. Квартир у НИИ не было, а мы с женой жили с родителями, и начальство об этом знало. В тот период моего тестя назначили руководителем администрации одного подмосковного города, и я сказал, что иду с ним — там обещают квартиру. Правдой была только первая часть ут-иерждения. Никто не знал, что с супругой мы уже находились на грани развода. С одной стороны, все понимали: квартирный вопрос — дело серьезное. А с другой — из трех лет я не доработал по распределению три месяца. К тому же моя фамилия стояла в плане министерства на стажировку в Англии. Мне говорили: "Понимаем, но подписать не можем". Пришлось идти к замминистра химического и нефтяного машиностроения. "Не хочешь работать, что ли? — неожиданно просто спросил он. — Ну и пошел ты!" Так я променял положение подающего надежды инженера с окладом 180 рублей на роль студента в студии при Центральном детском театре со стипендией в... 9 раз меньше.
— Вы же страшно рисковали. А если бы не получилось?
— Я риск своими инженерными мозгами просчитал. Эту студию выбрал, потому что она трехгодичная, и меня сразу взяли на второй курс. После окончания дал себе год, чтобы понять, получается или нет. В худшем случае успел бы запрыгнуть в последний вагон инженерного поезда. Покаялся бы, и, надеюсь, меня приняли бы обратно. Но к тому времени у меня руки уже были развязаны. С женой расстался, мать работала, сестра Нина поступила в институт... Словом, я мог позволить себе роскошь бросить все и начать жизнь с чистого листа.
Если б не ситуация с отцом, я давно ушел бы во ВГИК — еще когда учился в своем институте. Занимаясь в кинокружке, я снялся в художественном фильме, сыграл там главную роль, и работа попала на фестиваль любительских фильмов. После показа председатель жюри Ромм сказал, что через год будет набирать новый курс во ВГИКе, и пригласил меня... Но я уже знал, что отец умирает... Когда мы с Ниной появились на свет (она на три года моложе), родители вкалывали с утра до ночи, бабушка сидела с нами и никогда не работала. Мама, по профессии чертежник, потом тоже долгие годы была домохозяйкой. Сестра училась в школе, жена была студенткой-вечерницей и работала лаборанткой, получая копейки... После смерти отца вся семья осталась без средств. В тот момент я не мог думать о себе.
— Кем работал ваш отец, если один мог содержать такую большую семью?
— Родом он из деревни Мусоры Куйбышевской области. После школы приехал в Москву, сам поступил в Тимирязевку, почти окончил ее, когда чекистам позарез понадобились свежие молодые кадры. Шел 1938 год. Был объявлен комсомольский набор, и его загребли. Так случайно отец оказался в органах, где и проработал много лет (три года мы даже прожили в Чехословакии, куда он был направлен). Хотя всю жизнь мечтал о том, чтобы в 50 лет выйти на пенсию, уехать в деревню, взять под свое руководство колхоз и жить, как велит душа... Но именно в 50 лет его не стало. Отец никогда не рассказывал о своей работе, а перед смертью сказал: "Тебе обязательно предложат сотрудничество. Мой совет — держись от органов подальше". Он оказался прав. Ко мне активно подкатывались. Сказать: "Да пошли вы!" было нельзя. Приходилось что-то сочинять. Но однажды я чуть не сломался. Что вы хотите? Отец — гэбист. я, не поступив после школы в институт, год работал на заводе, был секретарем комсомольской организации цеха. Увиливать с такой анкетой было крайне сложно.
— Выродились не в Чехословакии?
— Нет. Я же появился на свет во время войны. Родители находились в Куйбышеве, и дедушка с бабушкой привозили им из деревни продукты. Отец, кажется, принимал участие в эвакуации правительства — Сталин должен был туда ехать. А мама, беременная мной, сама была эвакуирована и волей судьбы тоже оказалась в Куйбышеве. Там, в каком-то жутком роддоме, и родила меня. Пеленки женщины сушили на себе. Я спал у мамы на груди, а в руке у нес была палка — ночью по палатам бегали полчища крыс и одному ребенку даже отгрызли у. Но вскоре мы вернулись в Москву.
— Работа отца наложила отпечаток на ваше воспитание?
— Что значит воспитание? Он со мной мало общался, моей жизнью интересовался у мамы. Как ни странно, с сестрой у него сложились более близкие отношения. А между мной и отцом как будто существовало соперничество — все-таки два мужика в доме. Смешно, конечно, я же был еще пацаном. Тем не менее невозможно представить, чтобы я заплакал и пришел к отцу жаловаться — слишком его уважал. Шиком было, скажем, получить три "пятерки" и как бы между прочим сказать ему об этом. Воспитывали меня бабушка и, как многих мальчишек послевоенного времени, двор, в котором половина мужиков, если не больше, отсидела. Дом наш был в центре, на 4-й Тверской-Ямской. В маленькой квартирке с нами жила семья моего двоюродного брата: у нас полторы комнаты на 5 человек и у них
— одна. Борька был на три года старше, имел две ходки, и я чувствовал себя за ним как за каменной стеной. В округе знали, что мой брат крутой, и не смели меня обижать. Но, вернувшись с родителями из Чехословакии, я испытал настоящий шок. Там была школа — почти кадетский корпус: в классе народа мало, большое внимание уделялось музыке, спорту, бальным танцам. В московской школе творился полный беспредел. Десятиклассники захватили всю власть в свои руки. Меня как новичка сразу начали тыркать, хватать за рукава. Я стал огрызаться, пытался дать отпор. Не знал, что с ними так нельзя. Мне говорят: "После уроков выходи, поговорим..." Ладно, подумал наивно я, поговорим. Но мой друг Сашка Васин разбирался в ситуации лучше. Отпросившись с последнего урока, он рванул к нам домой, едва не повалил открывшую ему дверь бабушку, влетел в комнату к спящему Борьке и давай его тормошить: "Боб, бегом! Мишку бить будут!.." Десятиклассники чуть не на коленях стояли: "Извини, мы не знали, что у тебя ТАКОЙ брат..." (Улыбается.)
— И вот, став артистом, вы сами часто играли криминшьных авторитетов — воров, бандитов...
— Даже слишком часто. В прежние годы было интереснее играть именно такие роли, а не положительные. У убийцы есть характер, образ можно сделать колоритным. Сколько актеров исполняли роли обаятельных подлецов и бандюков — Армен Джигарханян, Витя Павлов... Если же ты в кино — директор завода или милиционер, тебе ни выругаться не дадут, ни кулаком по столу стукнуть. "Знатокам" тогда даже курить не разрешалось! Долго я не задумывался над тем, что играю только мерзавцев. Сценарии несли пачками. Если театр позволял, никогда не отказывался, в год иногда выходило по 3 картины. Кино было средством заработать, я относился к нему потребительски. Нет, не халтурил, но главным все-таки оставался театр, хотя гам и сегодня платят мало. Сейчас понимаю, был не прав. Спохватился я, когда в Госкино забраковали мои пробы на роль капитана советской подлодки. "Вы что! — кричали начальники на режиссера. — Он же каждый день по телевизору за водкой бегает!" — тогда как раз вышел многосерийный фильм "ТАСС уполномочен заявить...", где я играл алкаша. А после "Беспредела" (у меня там роль вора в законе, держащего всю зону) ко мне в "Современник" как к старому знакомому приходили бывшие осужденные. Я задумался: ну что, Миша, стало быть, твоя участь — воры да убийцы?!
Спас меня Хуциев, хотя и не догадывается об этом. Он хотел делать фильм о Пушкине и утвердил меня на роль Вяземского. Сценарий был фантастический! Для меня эта работа была очень важна: мэтр видит во мне Вяземского! Одного из великих русских интеллигентов, поэта, дипломата... Подвести я не мог и честно рассказал Марлену Мартыновичу о себе все самое плохое. Он отреагировал странно: "Молчи!" К сожалению, картину закрыли. Но в моей душе и одновременно в кинокарьере произошел перелом. Режиссеры наконец перестали ассоциировать меня с уголовными элементами и теперь все чаше предлагают роли "настоящих полковников".

Материал: журнал "7 дней" №4 2003г. (19.02.2003)